Мар 12

Ушедший от нас на прошлой неделе Валерий Абрамкин, основатель Центра содействия реформе уголовного правосудия «Тюрьма и воля», был одним из тех, «на ком земля держится». Но не менее важно, что он был одним из самых глубоких современных социальных мыслителей. А мы, увы, это, вероятно, еще недопоняли. И уж точно многого недоделали.

Виталий Лейбин.
31 января 2013, Русский репортер №04 (282)

«Я уже достаточно много повидавший и переживший человек. Поэтому никакой личной ненависти к судьям не испытываю, никого из этих казенных людей не осуждаю — Бог им судья. Скорее, не разоблачать надо их безобразия (это более точное слово, чем “правовые нарушения”), а за них молиться» — так писал Валерий Абрамкин в 2006 году по поводу относительно удачных хлопот по спасению из рук нашей тюремной системы незаконно осужденной несовершеннолетней девочки.

Он умел говорить вот так — прямо и по-русски — и ненавидел любую формальную казенщину. Именно бездушную схему ненавидел, но не людей из схемы. Однажды в телепередаче «Школа злословия» Абрамкин признался: «Я занимаюсь не правами человека, а человеком». И конечно, не потому, что дистанцировался от правозащитного движения, одним из лидеров которого он был, а потому, что хотел быть понятым по сути дела. «Для меня демократическое движение не сводилось просто к борьбе за права человека. Это борьба за расширение поля трагедийных ситуаций, за духовное возрождение нации, очищение», — писал он.

Абрамкин любил вспоминать, как, попав на зону, пытался объяснить другим заключенным, за что сел. Он рассказывал про самиздатовский журнал, про диссидентов, про права человека — и не встречал большого понимания. Но потом «сами они формулировали главную идею диссидентского движения довольно просто: понятно, дескать, за правду сел».

Валерия Абрамкина арестовали в 1979 году за издание самиздатовского журнала «Поиски». Он ждал этого ареста, его прямо предупредили об этом в Мосгорпрокуратуре: «Как только выйдет следующий номер, вас посадят». К этому времени он уже был человеком вне системы: поэт, один из основателей Клуба самодеятельной песни, он навсегда лишился карьеры химика-ядерщика, поработал лесорубом, кочегаром, церковным сторожем. И отступать уже не хотел: «Собирается редколлегия, где все знают, что меня объявили заложником. Никакого обсуждения, голосования — все глядят на меня: я должен решить… Ну и что, говорю, даже если б мне расстрелом угрожали — какая разница?.. Но вот то, что тюрьма — совсем другой мир, загробный мир, — это я себе не представлял…»

Вот как описывал он тюремный мир в полемической статье «Нужно ли такое писать о русской тюрьме»: «Стандартный сюжет: запихивают тебя в козлячью хату (камеру, где сидят активисты, вставшие на путь исправления). Их пять — семь здоровых мужиков, а ты один, да после 15 суток голода в ШИЗО… Тогда и достаешь припрятанную мойку, ставишь на уровне их глаз, просто держишь, не махаешься. И спокойно так говоришь что-то вроде “А я вот сейчас по чиркалкам первому охотничку (по ситуации — петушку) и черкану”. Главное — занять точную позицию, чтобы ни сзади не могли обойти, ни сверху прыгнуть. Еще лучше, когда мойка сверкает в лучах солнца или дверной лампы. Я точно знал, что хоть первого, но полосну по глазам (на худой случай по аорте). Брать в тюрьме “на испуг” не принято — себе дороже. Если достал штырь или мойку, точно должен резать. Это все знают».

Абсурдно, но не смешно: по следам одной из лекций в Полит.ру в 2005 году на квартиру Абрамкина пришли из прокуратуры с проверкой по поводу предполагаемого его участия в убийстве «козлов» более 20 лет назад. Но все же главное, что он вынес из тюремных шести лет, — не воспоминания о жестокости, а спокойное знание и правду:

«Я эти шесть лет считал бы самими интересными, если бы не мучили моих близких… Может быть, более правильными, чем мир на воле, — говорил он. — Я вышел будто другой человек… как будто дважды рожденный… Мне рассказывали, что в давние времена был такой обряд: человека душили. Затягивали веревку на шее и ждали, когда он умрет. Когда же он умирал, его откачивали и возвращали к жизни. Как рассказывают антропософы, то был способ перевода человека в новую личность».

После возвращения в Москву он совместно с Юрием Чижовым написал «Как выжить в советской тюрьме» (вышла в 1992 году) — одну из важнейших книг про Россию. В ней можно выделить три ключевые части: про право (юридическую защиту), про правильные понятия (как выжить в тюремной субкультуре) и про спасение верой (как остаться человеком). С этой книгой справлялись даже при «разборках» как с самым авторитетным описанием «правильных понятий». Которые не про воров и воровскую жизнь, а про последнее пристанище правды в условиях предельной внешней несвободы.

Это самое глубокое описание «понятий» тюремной субкультуры, а в русской культуре вообще — ее пограничного, на грани смерти, состояния. В этом исследовании тюрьмы как предельных русских норм начала открываться главная тема его выступлений: «У нас нет государства в западном смысле этого слова… Есть какой-то социум власти, как писал Михаил Яковлевич Гефтер когда-то. Но это не вина народа. Это не потому, что народ темный. Народ-то свое дело сделал, создал эту культуру…» Это тема о столкновении настоящих ценностей и «народных» культурных норм с мертвой, дегуманизированной, нечеловечной казенной системой. И тюрьма — это предельная модель этого противостояния, но далеко не единственная.

«Мента тюрьма корежит круче арестанта, — говорил он на знаменитой лекции — Это лагерная пословица. Я думаю, что тюремные сотрудники не должны на нее обижаться, и я это проверял… Они говорят: “Ну, нормально, конечно. Они-то приходят и уходят, а нам сидеть пожизненно”». И это пример «неокультуренного» сообщества, в котором люди вынуждены жить в противоречии со своим ощущением правды: знают, что нет ничего хуже предательства, но вынуждены работать со стукачами. Но с тюремщиками, по его мнению, у нас еще не так плохо, как с милицией в целом и с судьями — те вообще стали заложниками рафинированно бездушной системы.

Есть у нас и культурные сообщества. Ключевой пример для Абрамкина — «святой доктор» Федор Гааз: «В конце XVIII — начале XIX в. были известны лекарские погромы во время эпидемий холеры и чумы. Уже в конце XIX в. такое представить себе было невозможно. Я пытаюсь проследить, как формировалось это культурное сообщество, какие там были элементы. Первое — это то, что доктора, общаясь с пациентами, отказались от латыни. Они стали говорить с ними на понятном языке. И второе — они выработали определенные коллективные представления о себе: что есть врач, что он может делать, что не может делать. Известна фраза учителя Федора Гааза: “Врач без нравственных качеств есть чудовище”».

А «национальное государство», говорит Абрамкин, опираясь на опыт совместной работы и обсуждений с социологом Валентиной Чесноковой, — это союз культуры и ценностей с государством. У нас же по большей части продолжается раскол: «Я вам напомню поговорку, которая ходит среди солдат, — “уставщина хуже дедовщины”. Казенный закон тоже способствует разрушению культуры».

Лучше всего наша все еще идущая гражданская война видна как раз через тюремную призму. Мы все еще держим более 700 тысяч человек в тюрьмах, причем средний срок у нас в десять раз больше, чем в Европе, у нас десятки тысяч одних только несовершеннолетних заключенных. При этом условия — пыточные, через три года отсидки у мужчин и через полтора года у женщин психика меняется необратимо. Валерий Абрамкин больше всех, вероятно, сделал для того, чтобы вытаскивать оттуда людей и изменять уродливое отношение нашего общества к себе.

«Вернуть тюрьму народу — это один из первых лозунгов нашего Центра, — говорил он. — Что делал мировой судья? Он приходил в трактир, там какой-то конфликт, драка. Судья — а он был “культурным” судьей и не прикрывался формальной нормой: “В холодную его, пока не проспится”. Проспится — трое суток просидел и пусть идет работать… Это же зависит именно от государственных людей! Грех ведь на них, а не на простых людях…»

«Пусть бы все законы провалились, лишь бы правда осталась» — Валерий Абрамкин любил цитировать эту поговорку из Даля, неприятную нашей номенклатуре, состоящей сплошь из «юристов». Он был из тех, кто стоял за правду.

Источник: Русский репортер

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Одноклассники
Опубликовать в Мой Мир

One Response to “Святой арестант. Что нам еще предстоит понять о тюрьме, воле и назначении человека”

  1. Коваленко Лев Николаевич написал(а):

    Наталья Владимировна, спору нет, весьма нужная и своевременная статья, заставляющая о многом задуматься. Вот одно из направлений: мы отмечаем несомненные высокие духовные качества Валерия Абрамкина, но и сегодня есть похожие на него неравнодушные люди. Надо их искать и давать возможность высказаться на сайте «Центра духовной поддержки…», уверен, они в этом очень нуждаются! В первую очередь, нужны практические советы по самым различным жизненным ситуациям и осужденных и волонтеров, и тюремных священников. Нужен живой обмен опытом в реальном режиме времени. Вот только кто бы это финансировал?

Написать ответ