Интервью со штатным тюремным священником из Белоруссии протоиереем Георгием Тюхловым
Диакон Петр Пахомов: О. Георгий, недавно в интервью белорусской газете «Звязда» вы сказали, что в Витебской семинарии готовят тюремных священников. Можно попросить рассказать об этом подробнее?
Протоиерей Георгий Тюхлов: Это действительно так. Витебская семинария создана относительно недавно, поэтому можно говорить, только о первых шагах по подготовке священнослужителей. Пока я знаю, что владыка Димитрий, председатель Белорусского тюремного отдела, сам являющийся куратором тюремного служения в Белорусской церкви, организовал у себя в семинарии преподавание такого предмета. В точности не могу сказать идет ли этот предмет в комплексе с изучением социального служения вообще, но начало подготовки тюремных священников у нас положено.
В Белорусской церкви есть тюремное священство, работающее на постоянной основе, то есть фактически входящее в штат исправительных учреждений. Наверно, поэтому и возникла необходимость подготовки тюремного духовенства?
Несколько лет назад Филарет, митрополит Минский и Слуцкий, Патриарший экзарх всея Беларуси, встречался с начальником департамента, и хотя идея штатного тюремного духовенства висела в воздухе, впервые озвучил ее сотрудник государственного ведомства. Митрополит, конечно, одобрил это предложение, и с тех пор в Белоруссии стало появляться тюремное духовенство, работающее на штатной основе. Труд тюремного священника теперь оплачивается государством, если не в полной мере, то в весьма значительной. Тюремный священник получает примерно четверть от того, что в среднем священник в Белоруссии получает на приходе.
У нас при исследовании возможности введения штатного духовенства возникло много вопросов: например, как к этому отнесутся заключенные. К тому, что священник находится на зарплате у администрации.
Я служу в этой системе с 1998 года. С 2000 года работаю в Жобинском СИЗО, оформлен как сотрудник и от заключенных никогда подобных претензий не слышал. Только один раз, когда я по объективным причинам не мог приехать в СИЗО в течение месяца, то я от одного заключенного услышал: «Батюшка вы же здесь работаете, деньги получаете…»
Сколько раз в месяц вы в среднем посещаете колонию?
ИК-14 я посещаю в среднем 3-4 раза в месяц, а служу в среднем 2 литургии в месяц.
А вот еще один вопрос по поводу штатного служения. У батюшек существует два мнения по поводу тюремного служения. Одни говорят, что это служение необходимо совмещать с приходским. Служение на приходе как бы поддерживает их в тюремной деятельности. Другие говорят, что наоборот надо целиком посвящать себя тюремному служению, иначе от него не будет никакого прока. Какого мнения придерживаетесь Вы?
Если честно, то надо целиком отдавать себя тюремному служению, хоть это и нелегко. Когда я стал заниматься тюремным служением, то понял, что заниматься этим наполовину нельзя. Иначе ничего путного не выйдет. Если бы государство платило еще и хорошую зарплату, то роль тюремного священника значительно возросла бы. Хотя есть немало сложностей, когда священник служит на штатной основе. Сначала появляется и легкая неприязнь у начальства. Не всем сотрудникам силовых ведомств нравится бородатый и волосатый человек в рясе среди сотрудников. Когда начнешь работать штатным священником, то начнется легкое муштрование, чтобы ты вовремя уходил, вовремя приходил. Потом работа священника в тюрьме связана не только с заключенными, она распространяется и на сотрудников, которые тоже испытывают прессинг от заключенных. Потом есть родственники сотрудников. Я вот, сколько работаю в тюрьме вижу, что сотрудники испытывают дискомфорт. Причем относительно у молодых ребят по 35, 40, 45 лет уже нервы никуда не годятся. И с ними священник в любом случае должен работать. Даже можно говорить о совместном времяпрепровождении, досуге. Даже и в баню с офицерами сходить незазорно. Я через это все и прошел и считаю, что, более того, и бытовое, и культурное общение с офицерами просто необходимо. И для самих офицеров, и для священника. Он же в этой системе работает. Конечно, тут могут быть издержки, но все это можно прилично делать, помня конечно о священном сане.
Теперь вопрос немного из другой сферы. Беседуя с тюремными священниками, я узнал, что часто люди в тюрьму попадают юридически невинно, но они в жизни совершали преступления, за которые наказаны не были. И получается: юридически они невиновны, а в действительности грешники. То есть формально они сидят невинно, а так сказать, по совести, по Божьему закону, они сидят за что-то конкретное, что они совершали ранее.
…Господь им это дает, ничего просто так не бывает. Я, кстати говоря, когда общаюсь с заключенным, то не интересуюсь, за что он сидит, статьи там… Это не мое все-таки дело. Когда вникаешь в статьи, то начинаешь относиться к человеку по статье: этот убийца, этот мошенник и т.д. Это вредит служению священника. Так вот я общаюсь далеко не со всеми, например, в нашем ИК-14 на сегодняшний день две с половиной тысячи заключенных, точнее 2450, а прихожан у нас там 70 человек (Храм св. праведного Иоанна Кронштадтского), и вот те, с которыми я общаюсь, они конкретно говорят, что знают, за что сидят. Когда я работал в СИЗО, там часто попадались такие элементы, которые могли сказать: «Мы сидим ни за что». Тогда начинаешь разговаривать: «Хотите поисповедоваться, когда последний раз исповедовались?» И начинаем исповедоваться: оказывается, что там и такое преступление, и такое преступление. Вот все-таки получается, что есть за что сидеть..
— То есть Ваша задача именно этому человеку показать, что он не просто так попал в тюрьму?
— Да, по крайней мере, когда начинаешь с ними вот так говорить, открываешь их глаза на происходящее, и тогда они даже легче это переносят. Если их всех посадили ни за что, то как это перенести? Ты же будешь мучиться постоянно. А когда ты знаешь, что тебе есть за что нести наказание, оно и проще тогда. То есть ты как бы работаешь на искупление, искупаешь свои грехи, и тогда все становится на свои места.
— А как же вы все-таки в своем служении видите, что заключенным это полезно или все же тюремное служение пока малоэффективно? Я вот в СИЗО хожу служить, там выводят одну камеру и иной раз на службе бывает всего три человека.
-Это все-таки специфика СИЗО, все-таки в СИЗО, конечно, сложнее.
Ну, это тоже хорошая форма. Даже когда мало людей. Представьте себе: литургия, за которой молится десять человек. Это и проповедь можно сказать конкретную, проще же говорить десятерым, чем когда полтысячи в храме. Пожалуйста, ты можешь там, например, облачиться при них, рассказать суть Литургии, то есть даже Литургия может быть миссионерская.
С девяносто восьмого года по двухтысячный я работал один раз в неделю. У меня была маленькая комнатка, и меня туда заводили. Приходил в два часа дня, а уходил только в восемь вечера, потому что там ко мне много народу шло, а у нас еще тюремное служение не оформилось. Вот сейчас уже закон определяет, что подследственный, не имеет права просто так выйти в храм или придти к священнику. Только с разрешения суда и следователя, за которым он закреплен, но это волокита. И я получил доступ к тюрьме, только устроившись на работу туда. Тут большой плюс в том, что меня уже никто не сопровождает, я ни от кого не завишу. Пришел в тюрьму, беру на проходной ключ и пошел по камерам. Вот у нас было так, что психологи, которые за нами были закреплены, филонили немного. Есть заявлений пятнадцать, а они мне приносили только пять. Я их не осуждаю. Кроме того, что они со мной целый день находились, они были обязаны предоставить отчеты и прочее, поэтому я их понимаю. А теперь я сам уже заявления забираю. И пошел по камерам. Контролеру сказал открыть окошко, и он открывает. Так, конечно, пусть не в молитвенной комнате, но через окошко лицом к лицу я могу с человеком побеседовать. Могу даже в камеру зайти, то есть, если у меня есть такая необходимость: например, если там заявление написала целая камера. И я организовываю офицеров, выделяют мне сколько там положено, троих сотрудников, я четвертый, и я захожу в камеру, и я могу с ними беседовать.
А у вас нет такой проблемы не хватки кадров, сотрудников?
Есть проблема такая. Опять-таки, я не иду на конфликт какой-то, потому что это бесполезно, бессмысленно, это только язву себе заработать. А так, я подхожу офицеру, говорю, что вот есть заявления, надо бы заключенных посетить. Он говорит: «Батюшка, вот я сейчас занят, минут через тридцать я смогу». И все нормально. Я через тридцать минут прихожу и иду общаться.
А вот вы не считаете, батюшка, что все-таки в СИЗО заключенные, находящиеся под судом, у которых решается судьба, они чаще обращаются к Богу, чем уже в колониях?
Конечно. А кстати, как у вас подследственных можно посетить?
У нас в храм выводят по расписанию по одной камере, и по очередности, по порядку. Подследственные пишут заявление, и те камеры, которые написали заявление, выводят. И пока еще они подследственные, они могут посетить храм, но только по одной камере, чтоб не было общения между теми, кто сидит по одному делу.
А, вот как. Видите, у вас наоборот проще, потому что у нас, например, трудность такая была в СИЗО. Я мог общаться только с теми, у кого есть уже утверждение приговора. А он, когда утверждение приговора получил, в течение трех-четырех дней, ну, максимум недели, уезжает по этапу. Получается, что за эту неделю, если я с ним не встретился, он уехал и так и не смог пообщаться со священником. А потом, когда человек уже получил осуждение, ему уже это не так важно. А вот покуда он под следствием, у его внутри все горит. Они готовы идти и покаяться, помолиться, молебен какой-нибудь попросить, чтоб за них отслужили, а потом уже, когда осудили, очень мало, кто обращается к священнику. И я последнее время, когда уже устроился сюда на работу, в основном работал с ними в камерах. Я не выводил, потому что вывести кого-то – это, опять-таки, нужен конвоир. Это тоже много проблем – в молитвенную комнату их вывести. Поэтому я работал с ними непосредственно в камерах. Через окошко, а если необходимо было с кем-то очень уж «тет-а-тет» переговорить, я обращался к начальству. Там на каждом этаже есть своя комната. И заключенного выводили в комнату на этом же этаже, и я мог с ним спокойно беседовать.
Скажите, а как на территории Белоруссии осуществляется реабилитация и ресоциализация заключенных?
Есть несколько центров реабилитации при монастырях: это я говорю о своем районе.
Управление этими центрами находится непосредственно в Свято-Елизаветинском монастыре. У этих монастырей одно руководство. Раньше в Любче возглавлял реабилитационный центр один из активистов, бывший заключенный сам заключенный. Он достаточно активный человек, но не все у него получилось, как он хотел. Хотя задумки у него были серьезные: земли он взял достаточно много, организовал большое хозяйство. Начальство пошло ему навстречу. Не получилось у него, потому что одному ему это было не под силу. Но когда заниматься этим монастырь, у него, и послушники, и специалисты достаточно серьезные и подготовленные, и организация.
А Свято-Елизаветинский монастырь осуществляет свою деятельность только в Белоруссии?
Нет, у него деятельность значительно шире: есть филиалы даже в Москве, есть торговые точки и в России, и в Америке, и в Германии, и в Польше. То есть монастырь очень серьезно развивается. В Минске имеет несколько швейных цехов. У них каменные, мозаичные мастерские. У нас ни один монастырь не работает так широко, как этот монастырь. Это центры вокруг нашего Борисова. По Белоруссии-то больше центров, и практически в каждом большом областном городе есть свой реабилитационный центр. Но все они не так развиты, как Елизаветинский монастырь.
Как там организована жизнь?
Есть устав, который предполагает полугодичное проживание. Там человек проходит полугодичную реабилитацию, а в дальнейшем все зависит от человека и от его социального статуса: есть у него родственники или нет, есть у него место для проживания или нет. Конечно, многое зависит от него самого: готов ли он трудиться, выполнять монастырские послушания. От этого зависит все. Потому что человек может пожить и несколько дней и ему скажут: извините, вы нарушаете устав центра и мы больше вас не можем здесь держать.
А как освободившиеся попадают в центр? Добровольно? И они сами узнают про центр? Сами приходят?
Конечно, добровольно. Здесь надо подчеркнуть связь священника тюремного и этого центра. Например, я знаю, что в нашем районе есть такие центры: Борисовский район, Любче и Лысая Гора, Минский район. Я делаю запрос, созваниваюсь с ними. И говорю вот такой человек освобождается, можете его принять? Даю ему рекомендацию. В принципе они берут всех, кто к ним просится, но, если на руках есть рекомендация тюремного священника, его берут охотно.
А вы потом на свободе их не сопровождаете? У нас в России в Воронеже есть такой опыт. Осужденные после освобождения переходят в реабилитационный центр, в котором работает тот же тюремный священник. И это, мне кажется, неплохо.
Нет у нас такого пока нет. Конечно, связь с некоторыми освободившимися остается. Они приезжают потом и рассказывают о своей жизни, советуется. Но, как правило, у тех, кто приходит в центр, свой круг общения и свои священники. Кроме того, там такие послушания, что им просто не до нас.
Центр – это самостоятельная организация внутри монастыря?
Да, за ним закреплены люди, которые непосредственно работают с освободившимися. Есть там и какая-то воспитательная часть. Но мы понимаем, что всего этого не достаточно. Мы пока не можем дать освободившемуся все, в чем он нуждается. Тут имеется в виду и психологическая работа. Кроме работы и жилья у освободившегося есть и другие проблемы. Ведь часты у совершивших преступление и прошедших тюремное заключение и психические расстройства. Тут с ними не дорабатывают, тут желательно сотрудничество с государственными органами. Духовная поддержка есть: со стороны священника и сотрудников центра. При центрах есть церкви, где совершаются службы. Но кроме помощи указанных выше специалистов, нужна еще и юридическая помощь. Очень нужны консультации юриста. Ведь кроме вопросов, к примеру, с жильем, частенько есть еще и иски, с которыми надо разбираться. Но в монастыре, в этом центре, такую помощь оказать не могут: нет специалистов в такой области.
А государственные органы активно идут на сотрудничество? С этим проблем нет?
Государство, конечно, очень заинтересовано в этих центрах, т.к. их работа однозначно приводит к спаду преступности. Покинувшие места лишения свободы в этих центрах находятся под контролем. Это своего рода общежитие, не тюрьма там нет лишения свободы, но освободившиеся находятся под контролем. Там внимательно за ними смотрят, за их состоянием.
Ну тогда можно привлечь государственные органы, хотя бы УВД.
Безусловно такое взаимодействие есть, но его недостаточно. Они приглашают специалистов, есть православные юристы, прихожане монастыря. Но это не систематическое общение и сотрудничают они на добровольных началах. Тут важно взаимодействие с государственными структурами, чтобы был закреплен человек. У него раз в неделю или чаще должна быть встреча с подопечными центра. Те, кто проходит реабилитацию, в случае потребности могли бы записаться на встречу и это было бы прекрасно. Пока этого нет.
Но вопрос будет решаться? Все же заинтересованы и Церковь, и государство. А в монастыре какими силами осуществляется работа реабилитационного центра?
В Любче работой центра руководит матушка, насельница монастыря и с нею два послушника, верующих человека, которые ищут монашества и взяли на себя такое послушание. И десять человек, проходящих реабилитацию.
Всего три человека?
А на Лысой Горе вообще живут 100 человек, а матушек хорошо если 5 10 наберется. Но поймите, туда приходят люди по рекомендации и правила там жесткие, постоянная загрузка: кто на огороде, кто на стройке, кто на территории и им там скучать не дают. Хотя всякое может случиться. Месяц назад произошла плохая история. У них, на Лысой Горе , был компьютерный класс и его ограбили: вынесли все компьютеры.
Но к подобному надо быть готовым, когда работаешь с таким контингентом? Всегда могут быть какие-то обиды, искушения и общение, которое может навести кого-то из друзей на такое злодеяние. Это неизбежно.
Конечно, это трудности. Кто-то может быть искренен, а кто-то не для исправления туда пришел. Всякое может быть.
А в СИЗО вы сейчас послушания не несете?
Нет. Но в СИЗО интересная ситуация. Там и арестный дом, и пожизненное заключение, и тюрьма строгого режима. Нарушители в колониях отправляются в эту тюрьму, то есть это тюрьма камерного содержания. Окормлять их сложнее: по колонии согласно графику осужденные передвигаются, а тут это невозможно. В СИЗО сидят и женщины, и подростки. Они, конечно, сидят отдельно, разделены. Но для священника это определенная трудность: надо взаимодействовать с разными контингентами.
У нас много говорят о либерализации УК. А как у вас?
И у нас идет такой процесс. Конечно, это хороший процесс. Когда человека сажают за какую-то мелочь, то он попадает в уголовную среду и набирается там плохих привычек, проходит определенную школу и получается, что это не исправление оступившегося человека, а наоборот развращение.
У нас в России есть разные мнения по поводу тюрьмы. Некоторые считают, что тюрьма должна исправлять, но у нас она эти функции не исполняет, а есть такие, которые говорят, что в принципе тюрьма исправить человека не может.
На мой взгляд всегда тюрьма несет функцию исправления. Но это взгляд верующего человека. Я считаю, что случайностей не бывает. Мы с вами говорили, что кто-то вроде бы ни за что сидит. Но в тоже время были такие преступления, которые только Богу известны. Если человек несет наказание здесь, на земле, – у него есть возможность очиститься. И тюрьма дает эту возможность. И тюрьма… Я боюсь сказать эти слова – «от Бога», но считаю, что такое устроение необходимо.
Можно сказать, что тюрьма будет существовать, пока длится этот век. И Спаситель в тюрьме сидел, и про Иосифа, сына Иакова, мы знаем.
Тюрьма исправляет, дает возможность подумать о жизни, как дальше жить. Каждый по-своему воспринимает этот урок. А священник должен помогать его усвоению, этого урока. То, что у священника вновь появилась возможность посещать тюрьмы, это большое дело.
Вы можете привести пример, на кого тюрьма положительно повлияла?
Ну, во-первых, собственный пример. Я сам ощущаю, что общение с этим контингентом положительно на меня повлияло. Я ощущаю свою необходимость в тюрьме. Там священнику есть с кем работать, там люди признают себя грешниками в полной мере. Раз признают, то с ними можно работать. Это не тот случай, когда перечисляешь грехи пришедшему на исповедь и каждый раз человек отвечает: «Нет»! И у нас есть примеры исправления. Конечно, никогда нельзя гарантировать, что человек не вернется вновь к греху, к преступлению, хотя примеры есть прямо удивительные. Например, у нас староста церкви бывший «киллер». И это очень серьезный человек: теперь он серьезно относится и к вере, и к своему послушанию. Есть много примеров исправления и среди наркоманов. Вот один человек недавно освободился: сидел за наркотики, потом его оправдали, вынесли оправдательный приговор, что случается редко. Но тюрьма на него так повлияла, что он пошел в монастырь, то есть он пошел даже не в реабилитационный центр, а в монастырь.
Беседовал диакон Петр ПАХОМОВ
Интервью в сокращенном виде было опубликовано в тюремной вкладке журнала «Фома» под названием «Никогда не интересуюсь статьей»
Свежие комментарии