Центр духовной поддержки православных общин в заключении во имя прп. Ефрема Сирина

Церковь стоит над воровским законом.

В Русской православной церкви существует давняя традиция помощи и духовного окормления заключенных. Как складываются отношения между Церковью и тюремной системой сегодня, корреспонденту «Интерфакс-Религия» Елене Веревкиной рассказал заместитель директора Федеральной службы исполнения наказаний Алексей Величко.

— Русская православная церковь до революции активно занималась окормлением заключенных. Что можно использовать сегодня из опыта, который был накоплен в те годы?

— Едва ли практика организации тюремного служения в дореволюционной России может быть в полном виде воспринята в настоящее время хотя бы по той простой причине, что до революции православие являлось государственным вероисповеданием, и тогда Церковь имела преференцию со стороны государства по духовному окормлению осужденных. У нас в настоящее время признано равенство всех религиозных организаций друг перед другом и перед законом. В законе о свободе совести в преамбуле содержится упоминание, что традиционными для России являются следующие религии: православие, ислам, иудаизм и буддизм. Практика взаимодействия с религиозными организациями в известной степени у нас все-таки носит спонтанный характер, и мы в данном случае исходим из тех отдельных прецедентов, которые сами собой возникают на территории. Конечно, было бы хорошо и, наверное, правильно придать этой организации и этому взаимодействию некие системные черты, но, боюсь, в данном случае надо ждать инициативы сверху, потому что это не всегда уместно и оправданно. Правильнее выискивать те положительные примеры, которые есть, и проецировать их по территорию России, причем не только примеры взаимодействия с Русской православной церковью, но и с другими религиозными организациями.

Если говорить о взаимодействии с Русской православной церковью, то у нас в некоторых регионах это служение уже началось и, поверьте, совершенно без инициативы Федеральной службы исполнения наказаний. Мы видим свою задачу как раз в том, чтобы поддержать инициативу со стороны религиозных организаций. Очень хорошая практика сложилась в Воронежской епархии, где по благословению правящего архиерея митрополита Сергия было организовано три тюремных прихода. Они зарегистрированы как юридические лица, имеют свой устав, священники, которые работают в этих приходах, финансируются из епархиального бюджета, и все их послушание заключается только в одном: работа с осужденными. Практика, на мой взгляд, великолепная. Не в том плане, что я выступаю за какие-то революционные результаты, а в том плане, что мы изменили негативную тенденцию, которая сегодня, к сожалению, складывается в обществе.

Давайте задумаемся над тем, кто у нас в настоящее время отбывает наказание, составим социологический или криминологический портрет. Так вот, из восьмисот тысяч заключенных, которые отбывают наказание, почти 50% — лица, которые два и более раз находились в местах лишения свободы, которые имеют явную предрасположенность к совершению новых преступлений, причем количество тяжких и особо тяжких, к сожалению, не снижается в последнее время. Мы видим, что преступность, к сожалению, молодеет, и молодые люди, которые совершают преступления, резко выделяются из остальной среды хотя бы такими негативными признаками, как отсутствие образования: у нас 4% осужденных вообще не умеют читать и писать, а 6% — это люди, которые имеют образование на уровне третьего класса, то есть самое-самое минимальное. Большая часть из них, почти 60%, это лица из неблагополучных семей, где либо один из родителей отсутствовал, либо оба родителя присутствовали, но едва ли занимались исполнением своих родительских обязанностей по отношению к чаду, либо лица, которые не имеют работы и специальности и в принципе уже не желают ее иметь. Почти 67% осужденных — это лица, которые, к сожалению, уже практически утратили положительные социальные связи, то есть они не собираются взаимодействовать с нормальным обществом: не ждут ни писем, ни передач от родных, ни телефонных разговоров, ни краткосрочных либо длительных свиданий, они уже погружены в мир криминала. Если мы представим себе, что в самое ближайшее время после реализации законодательных новелл у нас по нескольким десяткам составов, в первую очередь по экономическим преступлениям, должна уйти такая санкция, как лишение свободы, мы можем себе представить, что в тюрьмах останутся далеко не самые интеллектуальные и развитые члены нашего общества, которые волею обстоятельств все более и более сплачиваются. В данном случае невольно объективные обстоятельства их подвигают к этой самоорганизации.

Кроме того, существуют проблемы трудоустройства и занятости осужденных. К сожалению, несмотря на все наши отдельные точечные потуги, несмотря на то, что у нас сделано в последнее время, процент трудоустроенных осужденных, имеющих, помимо этого, более или менее пристойную зарплату, крайне незначителен. Естественно, что человек, пребывая в колонии, лишенный работы, не имеющий достаточно средств к существованию, не желающий общаться с обществом и не имеющий контрагентов в нормальном обществе, в конце концов станет легкой добычей криминала. Поэтому, естественно, мы должны эти лакуны каким-то образом закрывать. Одна из проблем — это духовное выздоровление человека. Если мы ставим перед собой целью ресоциолизацию личности, возврат человека к человеку, если так можно выразиться, то в первую очередь должна идти речь о некоем духовном делании, духовном окормлении человека. В этом отношении та деятельность, которая осуществляется представителями религиозных организаций, в данном случае священниками Русской православной церкви, не может быть никем заменена. Штатный психолог, который присутствует в каждом учреждении, занимается своей работой, но он не тронет духовную основу устроения личности, и он не подвигнет человека к тому, чтобы он покаялся перед ним, тем более раскаялся в каком-то преступлении. Он может снять внешнее эмоциональное напряжение, а вот побороть духовное заболевание может, конечно, только священник, если мы говорим, в данном случае, о православных лицах. Когда до нас дошла информация, что эта практика (окормления православных осужденных — «ИФ») существует и показывает вполне пристойные результаты, я по поручению директора выехал на место, побеседовал с правящим архиереем, со священниками, и мне очень понравилось то, что начала формироваться положительная тенденция. Практически отсутствует суицид (это большая, к сожалению, проблема, причины ее очевидны), это резкое снижение половых преступлений, уже непосредственно в колонии. Опять же, ни для кого не секрет, что криминальная героика и весь этот воровской пафос органично соседствует с половыми преступлениями, с изнасилованиями, с педерастией. По счастью, в тех учреждениях, где присутствует священник, который может объяснить, что содомский грех — это смертный грех, где формируется другое отношение между осужденными друг по отношению к другу, такая проблема резко снижается по актуальности. Ну и, наконец, это резкое снижение дисциплинарных нарушений, почти 50%-е сокращение дисциплинарных нарушений в тех учреждениях, где создан и функционирует тюремный приход. На мой взгляд, это очень хорошо. Бессмысленно ожидать от одного действа или от одного священника кардинального изменения ситуации, но, повторюсь, то, что негативную тенденцию удалось преодолеть, и созданы основы для формирования положительной тенденции, это очень много значит. Если мы постараемся придать подобной практике системные и общие черты, можно считать, что мы в значительной мере выполним те задачи, которые ставят перед нами президент и премьер-министр.

— А на законодательном уровне нельзя как-то закрепить эти инициативы?

— Наверное, можно было бы. Но те или иные организации, которые действуют в России, разнородны. Есть Русская православная церковь, которая имеет свою каноническую структуру и иерархию, но, предположим, иерархия мусульманских организаций качественно отличается. Там нет некой централизованной организации, там нет фигуры, тождественной, например, фигуре Святейшего патриарха. Структура буддийских организаций тем более иная. Структура иудейских — тоже. И это я перечисляю только традиционные религии. А если мы подумаем о каких-то иных религиозных конфессиях, то вообще очень сложно все рецепты перечислить или выдать какой-то один. Повторюсь, мы не заставляем религиозные организации соучаствовать нам в деятельности по социолизации личности. Мы предлагаем. Естественно, форма помощи, интенсивность этой помощи и ее содержание в значительной степени формируются самой религиозной организацией. Они нам предлагают свою помощь в определенном виде, мы готовы ее принять. Другая организация в большей мере способна участвовать в этом процессе духовного выздоровления личности. Поэтому я полагаю, что сейчас, по крайней мере, говорить о законодательном закреплении этой практики еще рановато. Давайте подождем, пусть жизнь возьмет свое. Мы вначале должны эту практику приживить на земле, а после будем смотреть, как эту практику закреплять законодательно, и подумаем о перспективах.

— Какие религиозные организации проявляют большую активность, на Ваш взгляд?

— Эта активность в немалой степени обусловлена тем, что количество приверженцев той или иной организации различно. Поскольку число иудеев в России не так велико, естественно, количество иудеев среди осужденных тоже незначительно. И можно ли предположить, что иудейская организация будет работать так же масштабно и повсеместно, как мусульмане или православные? В основном, конечно, это две организации: Русская православная церковь, в самой значительной степени, и уже за ней мусульмане.

— Как сами осужденные реагируют на приход священника? Нет ли каких-то насмешек?

— Нет, по счастью, нет. Я, честно говоря, тоже опасался подобных проявлений с их стороны, потому что, надо откровенно сказать, отбывают наказание далеко не самые благодарные слои общества и не самые нравственно развитые. Ну, а во-вторых, как говорят психологи, если тюрьма к чему-то и приучает, так это к жесточайшему эгоцентризму. Я опасался, что священник будет восприниматься осужденными с неким критическим прицелом. Нет, как ни странно, для меня по крайней мере, они действительно рады, что приходит человек, с которым можно общаться. Даже более того, некоторые наиболее негативные тюремные традиции, связанные с тем, что лица, относящиеся к самому низшему разряду в воровской иерархии, с которыми традиционно нельзя делить хлеб или питаться из одной посуды, спокойно причащаются вместе с другими осужденными в храме. По словам священников, получается так, что Церковь стоит над воровским законом, и, на мой взгляд, это самая большая победа. Не то, что Церковь и канонический закон Церкви соседствует с воровским законом, нет, он стоит надворовским законом. Они признают, что в Церкви обычная практика и обычные традиции не действуют. Более того, могу вам сказать, что священники работают не только с осужденными, но и с сотрудниками наших учреждений — что греха таить, там тоже масса проблем, в том числе и духовного свойства, которые необходимо разрешать. Опять же, что для меня было крайне неожиданно и очень приятно — и осужденные, и сотрудники не делают никаких долгоиграющих выводов, когда видят, что священник общается и с одной группой, и с другой. Более того, они вместе зачастую находятся на службе, причащаются, вместе посещают какие-то лекции священника, это очень хорошо. Конечно, они вместе не сойдутся, есть жесткая граница между осужденным и сотрудником, но сам факт того, что они вместе слушают проповедь священника и вместе причащаются, это очень много значит.

— Не возникают ли проблемы у осужденных, которые воцерковляются, в своей среде? Не будут ли подвергаться такие заключенные дополнительным унижениям от своих сокамерников, тем более что православное учение призывает своих последователей к смирению?

— Думаю, что не будут. Во-первых, осужденные пребывают не сами по себе, есть наши сотрудники, которые осуществляют над ними надзор, в том числе надзор за режимом и соблюдением прав других осужденных. Какие-то негативные взаимоотношения не остаются незамеченными и должны получать и получают адекватный ответ. Что касается смирения, то в православии смирение никогда не приводит к отказу от активной защиты себя и своих убеждений. Да и потом, когда священник постоянно пребывает в учреждении, когда ежедневно — подчеркиваю, ежедневно — общается с осужденными, причем и службы служит, и требы, помогает человеку, проводит таинство исповеди, естественно, что священник тоже почувствует перемену во взаимоотношениях между осужденными, если вдруг один из них резко «смирится». И я думаю, что и он предпримет все усилия, чтобы это не привело к оскорблению и унижению данного человека. По крайней мере, оснований опасаться, что такая практика, даже если вдруг она имеет место быть, примет какие-то масштабные черты — нет.

— А кто обеспечивает безопасность священников? Не могут ли их, к примеру, захватить в заложники, чтобы совершить побег? Ведь во время таинства исповеди священник находится максимально близко к осужденному…

— Священник в камере не сидит, он пребывает в храме. Там постоянно находятся сотрудники — начальник отряда, помощник начальника учреждения по правам человека, замполит, воспитатель, социальный работник, психолог, просто сотрудники режима и надзора, которые смотрят за тем, чтобы ничьи права в учреждении не нарушались и ничья жизнь не подвергалась опасности, а уж тем более священника. Слава Богу, я пока не слышал о подобных инцидентах, чтобы кто-то покушался на жизнь священника. Более того, как мне рассказали, в присутствии священника осужденные склонны переходить с ненормативной лексики на обычную речь, уходить от «блатной фени» на нормальный русский язык, причем сами собой. Само присутствие священника рядом с ними изнутри заставляет их вести себя более порядочно, опять же это без команды сверху, само собой происходит. Наверное, это можно только приветствовать.

— Какие священники служат в тюремных церквях? Все-таки довольно тяжело представить на зоне человека с семьей…

— Без какого-либо давления с нашей стороны образовалась самая разнообразная практика. В Самарской епархии, я знаю, активно работают с осужденными представители Заволжского монастыря. Игумен Георгий (Шестун), известный публицист, доктор педагогических наук, вот он с братией окормляет несколько колоний. В других местах правящий архиерей почему-то посчитал, что монахи не в лучшей степени справятся с теми послушаниями, которыми он хотел бы их наделить, и благословил на тюремное служение «белых» священников. В Камчатской епархии женскую колонию окормляет давно немолодой священник, у которого уже и внуки выросли. Он приходит в женскую колонию, достает фотографии своих внуков, показывает этим девчонкам — что на самом деле они потеряли и что они еще имеют шанс приобрести, выйдя на свободу и подумав о том, какой деятельностью следует заниматься. Это такое отеческое влияние, он для них — добрый дедушка, отец, который никем не ангажирован, не получает за это деньги. Он гораздо более влиятелен и авторитетен в своих суждениях, чем любой другой, будь то сотрудник администрации или деятель культуры или науки. В одном месте, я знаю, работает священник, отбывавший в советское время наказание в местах лишения свободы. Я не буду судить, что там происходило, но сам факт того, что он работает с осужденными… Естественно, он гораздо лучше их знает, они ему понятнее, да и он им понятнее и в известной степени ближе. Я думаю, что это хорошо. Практика самая разнообразная. Что касается организационных вопросов, переезда священника, мы все-таки старались руководствоваться тем, что в местах, где практика возникает, не надо создавать новых проблем. Если священник находится, живет неподалеку, то пусть он и окормляет эту колонию. Зачем его везти за тридевять земель! Что касается самой подготовки кадров, это большая проблема, потому что как не каждый священник может работать в больнице среди, к примеру, такой специфической категории верующих, как раковые больные, так и не каждый священник может работать с осужденными. Во время командировки я переговорил с Воронежским митрополитом Сергием на предмет того, чтобы организовать некую практику подготовки таких священников. Предположим, к уже служащему в нашем учреждении священнику прикрепить диакона, который мог бы в течение какого-то времени ему помогать. С одной стороны, помогать, а с другой стороны — проходить некую практику и определиться, насколько такое служение ему по силам. Если по силам, значит, после того, как его рукоположат в иереи, он может пойти в другой приход на самостоятельную работу и там работать среди осужденных. Или, предположим, выяснится, что он не в состоянии эту деятельность осуществлять, ну и замечательно — по крайней мере, одной ошибкой у нас будет меньше.

— Православные праздники — Пасха, Рождество — как-то особенно отмечаются в колонии?

— Отмечаются. Я тоже специально интересовался этим вопросом. Во-первых, не существует ли противоречий между администрацией учреждений и осужденными. И вот, по крайней мере, священники мне не жаловались. Говорили, что есть взаимопонимание. Когда проходят великие праздники — двунадесятые или Пасха, формируется список лиц, которые хотели бы стоять на всенощном богослужении, и со стороны администрации никогда никаких препятствий не чинится. Более того, многие сотрудники администрации тоже принимают участие в таких богослужениях.

— Яйца красят на Пасху?

— Конечно, яйца красят и подарки приносят. Например, в Ростовской епархии в Таганрогском благочинии священники отец Роман и отец Тимофей специально ходят в колонии на Пасху, в соответствии с православными традициями дарят осужденным куличи, крашеные яйца, подарки. Это древняя традиция, добрая и человеческая какая-то. Это очень хорошо.

— А бывали такие случаи, что обращение в веру помогло заключенному сократить срок?

— Здесь специальной причинно-следственной связи никто не устанавливал, да это было бы в известной степени признаком циничного ума. Если ты уйдешь из атеизма, то тебе меньше сидеть — это было бы неправильно. На самом деле, если человек становится верующим, если он искренне верует, если он воцерковляется, то он уже по природе своей не может совершить некоторые деяния, по крайней мере, наиболее постыдные для нас, нормальных людей. Если он эти деяния не совершает, если он принимает, что всякая власть от Бога, что его наказание неслучайно, и он сам его заслужил всей своей предыдущей жизнью, оно промыслительно для него и спасительно, а Господь ему дает понять, на какой глубине духовного падения он оказался, то он сам начнет иначе себя вести. Он уже не совершает дисциплинарных нарушений, он пытается вести себя правильно, работать, творить чистоту, вообще что-то творить — не разрушать, а творить, то, естественно, когда встает вопрос об условно-досрочном освобождении такого осужденного, администрация традиционно высказывается за то, чтобы удовлетворить его ходатайство об условно-досрочном освобождении, и суд, как правило, идет на встречу. Я хотел бы отметить, что мы много говорим о некоем овеществленном влиянии на наших осужденных и вообще на реформирование пенитенциарной системы. Какая-то легендарная идея возникала о создании специального органа, который бы контролировал реформирование пенитенциарной системы — ну, это чушь, конечно. Но вопрос в другом. И религиозные организации, и общественные организации, да даже какая-то индивидуальная частная инициатива в данном случае всегда окажется востребованной, если мы сможем их солидаризировать, объединить наши усилия, чтобы достичь тех целей, которые для всех нас кажутся безусловными.

На самом деле, у заключенного такая духовная лакуна, такая пустота, что любое доброе слово, а уж тем более слово, сказанное вовремя и хорошо, от человека, авторитет которого безусловен для осужденного, производит просто какой-то переворот сознания. Недавно мы выезжали с Никитой Михалковым, председателем Союза кинематографистов, на подведение итогов нашего конкурса «Калина красная». Никита Сергеевич посещал одну из колоний строгого режима для неоднократно осужденных и подарил им диск с фильмом «Утомленные солнцем-2». Выступал час перед ними, а потом осужденные просили, чтобы им предоставили возможность обратиться к Никите Сергеевичу, даже видеообращение подготовили, письма, и я передал их Михалкову. Мне запомнились слова одного из осужденных, который сказал: если бы я знал, что смогу увидеть Вас в колонии, я бы специально пошел на это, потому что я никогда не знал, что смогу общаться с Вами, слушать Вас, видеть, как Вы себя ведете, как говорите. А дальше такой интересный тезис осужденный высказал: «Знаете, сейчас все борются, никто не любит друг друга, люди любят только собственные проблемы, в лучшем случае могут любить свою машину, свою квартиру, даже семью далеко не всегда любят, — сказал он. — Вот подумайте, люди не любят даже свою семью, а пришли Вы и говорите: я вас люблю, потому что вы мои братья во Христе, даже оступившись, и я признаю, что мы с вами равны перед престолом Всевышнего». Он говорит: «Ну кто мне такие слова когда говорил!» У него настолько зарубилась эта мысль в голове: да, он оступился, но, как сказал Никита Сергеевич, русский человек может много претерпеть — он унижения не переносит. Пришел Михалков и сказал: да, вы за дело здесь сидите, за то, что вы совершили, но вы должны понять, что теперь делать, вы должны понять, что я приехал к вам, потому что вы равны со мной, потому что мы все дети одного Создателя. Поверьте мне как очевидцу событий, это произвело сильнейшее впечатление. Если подобные поездки не будут носить эклектичный характер, если это превратится в некую систему, на что я очень надеюсь, если мы реализуем договоренности, которые у нас предварительно имеются и с Русской православной церковью, и с Союзом кинематографистов, создадутся новые приходы, и по колониям будут выезжать наши артисты, я думаю, что это очень поможет нам в деле выздоровления человека, который совершил преступление и отбывает наказание.

— Многие православные девушки переписываются с заключенными. Как Вы к этому относитесь?

— Я хорошо отношусь. Более того, я скажу, что был бы этому очень рад.

Хорошо восстановить практику военных лет, когда ездили фронтовые бригады артистов, пусть приезжают на творческие вечера в колонии, либо, например, какой-то детский дом берет под опеку какую-то колонию, либо, наоборот, колонию берет под свою заочную опеку тот или иной детский дом, когда есть переписка, когда они поздравляют друг друга. Это нормальные человеческие отношения, это позволяет осужденному не забыть самого главного — что он человек, что он не скот, помнить о том, что он все-таки находится здесь за дело. Когда-то Федор Михайлович Достоевский сказал, чем русский преступник отличается от западноевропейского. Западноевропейский преступник считает, что он здесь либо потому, что среда заела, то есть он объективно оказался погруженным в негативные условия, якобы приведшие его к преступлению, либо что он не смог найти хорошего адвоката, который бы на его сторону истолковал закон, а русский преступник, говорит Достоевский, он на самом деле всегда знает, что он совершил преступление и виноват в первую очередь перед Богом, поэтому и претерпевает здесь наказание. Если мы восстановим в нашем осужденном вот это чувство собственной вины, не какого-то там дяди Вани, тети Мани, которые якобы там повлияли негативно на него, а чувство собственной вины за сделанное, когда мы восстановим в нем совесть, тогда у нас и проблем будет меньше, тогда мы не будем опасаться и вечерних прогулок по улицам города.

К сожалению, наше общество далеко не всегда интересуется своими перспективами, не задумывается о том, что осужденный, который не исправился в тюрьме и вышел на свободу, будет грабить не бомжа, потому что с бомжа взять нечего, он пойдет по нормальным людям, будет их грабить, будет у них воровать, будет у них вскрывать дома, забирать машины… Все, что мы не доделали, вернется к нам сторицей, поэтому лучше делать уже сейчас.

Источник: Интерфакс-религия