Центр духовной поддержки православных общин в заключении во имя прп. Ефрема Сирина

Фото: Ольга Салий/PhotoXPress

Что тяжелее всего

«Самым тяжелым в тюрьме была масса женщин. То, что ты находишься в четырех стенах и ничем не можешь заняться — у тебя руки связаны. Ты не можешь реализовать свои планы. Все потупляется, все погашается, разум и рассудок теряются»

Реальность такова, что жизненное пространство заключенных в РФ всегда ограничено. Так, например, по словам одной из заключенных, практически все про-странство колонии — это запретная зона, есть лишь скамейка прямо у двери барака и небольшая площадка для курения.

Недостаток частного пространства в наших исправительных колониях усугубляется сверхпубличной природой самого публичного пространства. На площадке для построения, на производстве, в спальне заключенные всегда в толпе; у них нет даже относительной привилегии — иметь за спиной закрытую дверь тюремной камеры и хотя бы ненадолго остаться под наблюдением только службы тюремной охраны.

Двадцать наших молодых респонденток назвали довольно странный набор мест на территории колонии, где они могут побыть в одиночестве: самое популярное из них в зимнее время — сушилка для одежды и ботинок, затем комната психолога, лавка в прогулочной зоне, место «за церковью» и библиотека.

Некоторые адаптируются к отсутствию частного пространства, для других это может стать самым сложным испытанием в заключении. Интересно, насколько по-разному реагировали на вопросы о проживании в многонаселенных бараках девушки и взрослые женщины. В одной из подростковых колоний мы просили девушек оценить, где, в каких местах в колонии им удобней. Практически все двадцать 14–18-летних наших собеседниц указали в качестве таковых именно спальни (барак), оценивая их в 4 или 5 баллов, а кухне, производственной зоне, административному блоку и классным комнатам они дали более низкие оценки. И наоборот, женщины во взрослых колониях больше сетовали на недостаток личного пространства именно в общих спальнях. Они также жаловались на постоянную активность, шум и нарушение частной территории и в других местах, что провоцирует стрессы, рост беспорядков, насилия и членовредительств.

Любые попытки «приватизировать» хотя бы часть публичного пространства пресекаются администрацией колонии. Например, женщинам не разрешается украшать свое спальное место и тумбочку фотографиями или какими-то картинками. Даже зачастую необходимая сушка нижнего белья в дневное время на спинке кровати может повлечь за собой наказание не только самой нарушительницы, но и всего отряда. Никаких личных вещей не может быть и в душевых и туалетах, при этом двери в душевых просто отсутствуют.

«В каких—то колониях есть организованная самодеятельность, но в моей этим занимались сами осужденные. Если мы решим развеселить наши выходные, мы придумаем какой—то концерт. Конкретно администрация этим не занималась. У нас не было условий проводить такие мероприятия: ни аппаратуры, ни зала. Я сама была хореографом. Места для репетиций не было, нас пустили в СУС — помещение со строгими условиями содержания, пока оно не начало заполняться нарушительницами. Аппаратуры тоже не было, поэтому все затупилось. Бумбокс мы просили у милиции. Если они посчитают нужным нам его выдать — хорошо, если нет, то нет. Там каждый суслик — агроном».

Заключенным разрешается иметь один выходной в неделю и две недели в год отпуска. В течение дня все обязаны соблюдать общий режим подъема, приема пищи и отбоя, а «свободное» время проводить в общих местах коллективного отдыха или спорта, участвуя в какой-то общей деятельности. Находиться в спальнях в промежуток между утренним и вечерним построением нельзя. И если характерной чертой тюрем в Великобритании является недостаток занятости, то российская система исправительных учреждений, наоборот, старается, чтобы заключенный всегда был чем-то занят. «Свободное» время четко лимитировано и очень часто структурировано.

Как сбежать от всех

«Конечно, постоянное присутствие людей напрягает. К психологу в кабинет сходить — тоже проблема. Не всегда к нему удается попасть. Да осужденные больше психологи, чем сама психолог! Нынешняя еще ничего, а до нее были такие, которые всем видом показывали: мы лучше, у нас самые лучшие наряды, самые лучшие брошки—сережки, а вы тут никто. И не только показывали, но и обсуждали это на своем языке. Колония кабардино—балкарская, содержатся там и русские, и кабардинки, и балкарки, и чеченки, но в администрации работают кабардинцы. Обязательно должен присутствовать русский язык, правильно? Они же не имеют права обсуждать что—либо на своем языке. А вдруг она что—то про меня говорит или замышляет? Но когда мы требовали говорить по—русски, нам отвечали: “Куда вы суетесь?”»

Чтобы выжить в колонии, женщинам-заключенным необходимо собственное приватное пространство. В поисках хоть какого-то уединения после работы или в выходные дни они могут ненадолго использовать для этого и не очень надежные и опасные укрытия или ищут укромные места на территории.

Это могут быть сушилка, библиотека, комната психолога, церковь, лазарет: те заключенные, которые уж совсем отчаялись, могут попытаться убедить психолога дать им возможность полежать некоторое время в лазарете или просто посидеть у него в кабинете пару часов — там обычно есть звуковое оборудование, имитирующее плеск морской волны или голоса птиц, могут звучать и гитарные переборы, а иногда это все сопровождается визуальными образами. В ИК-14 в Мордовии (той самой, в которой отбывают наказание Надежда Толоконникова и Евгения Хасис, а раньше содержалась юрист ЮКОСа Светлана Бахмина) психологическая комната в реабилитационном центре украшена фреской, изображающей в реальном масштабе дорогу, пересекающую реку и ведущую к храму.

Жизненное пространство российских заключенных всегда ограничено. По словам одной из женщин, не под запретом лишь скамейка прямо у двери барака и небольшая площадка для курения

Фото: Петр Ковалев/Интерпресс/ИТАР-ТАСС

«Осужденная прибывает в колонию — ей выдают брюки, пиджак и рубашку. Их положено менять каждый год, что не делается. В одной и той же форме можно проходить и три года. И всегда обязательно платок. В цеху его можно снять — круглосуточно в нем находиться нереально. И еще тяжело зимой: форменная рубашка — деревянная. То есть ты на голое тело надеваешь рубашку, которая колом стоит, а под нее ничего надеть нельзя. Если под рубашкой теплая кофта, на работу не пускают: переодевайся. А холода бывают разные, на голое тело эту рубашку — нереально холодно. По праздникам можно пользоваться косметикой. Иногда. Наверное, чтобы особо не выделялись среди их женщин. Тушь, неяркую помаду можно, а вот ”боевой раскрас“ нет. Женщинам, которые привыкли так ходить на воле, приходится отвыкать».

Тюремная одежда — это обычно серая или синяя саржевая юбка или штаны (в зависимости от колонии), блузка, телогрейка для улицы и платок, который женщины должны носить все время, пока не вернутся ночевать в бараки или камеры. Именно эти платки особенно раздражают женщин. Объяснение, которое мы получили от персонала на вопрос, почему платки так необходимы, заключалось в том, что у заключенных может появиться неверное представление, что они и их надзирательницы равны.

«Были осужденные, которых задевало то, что администрация одевается заметно лучше их. Но я считаю: сотрудники есть сотрудники, они должны одеваться по форме. Нас же они заставляют надевать форму! Так и они должны носить форменную обувь, форменную одежду, но этого не делалось, они могли прийти в гражданском. Что же они от нас требуют?»

Из интервью начальника воспитательного отдела одной из женских колоний: «Вот, как педагоги, мы изучали, что педагог должен быть одет как-то приятно, чтобы на него ученики смотрели, не отвлекались и так далее. Если ты не так выглядишь, то не пройдет у тебя хорошо урок. Так и тут».

«Ты приходишь с работы, хочешь помыться, но нужно ждать, когда включат горячую воду. Бывает, в котельную вообще забывают позвонить. Бывает, девочки уходят работать в ночь, приходят в пыли, в грязи, а горячей воды нет. Остается мыться холодной, все болеют, медикаментов нет. На все болезни выдают анальгин. Неважно, чем ты заболела, у тебя одно средство —  анальгин. Есть баня, но она раз в неделю. Душа нет, на 200 человек два кранчика. У каждой осужденной есть свои тазики. Из них моешься, поливаешься ковшиком или какой—нибудь баночкой. И это в помещении без дверей и без света. Зимой — как хотите, так и мойтесь. Туалет на улице на 8–10 мест. Ну как туалет… Пробитые дыры в полу, изо всех щелей дует. Там невыносимо».

Смысл всех этих гигиенических ограничений в том, чтобы сделать привычные действия рискованными, опасными для здоровья, вынудить человека принять новые правила повседневного поведения. Все они максимально регламентированы. Наши респондентки рассказывали, что, например, на утренние гигиенические процедуры отводилось от 10 до 25 минут для всех заключенных барака, независимо от количества мест в туалетах.

Через дисциплину проявляется власть нормы: подогнать всех под один шаблон, принудить к субординации, послушанию, к неукоснительному исполнению всех пунктов правил распорядка. В результате человек лишается права уединиться даже для самого интимного туалета, а его тело выставляется на всеобщее обозрение.

Жизнь в бараке заставляет всегда быть на виду. Лишенный частной жизни, человек теряет возможность контролировать свои действия, отвыкает действовать самостоятельно, привыкает к тотальному надзору на внешнем и внутригрупповом уровне и подчинению. Лишение возможности поддерживать чистоту — тоже механизм ужесточения контроля, причем не только со стороны администрации, но и заключенных над заключенными, контроля друг за другом. Происходит усвоение внутригрупповых гигиенических правил и норм: низшее положение в групповой иерархии занимают «грязнули», то есть те, кто не поддерживает чистоту белья и тела. При этом c соблюдением элементарных гигиенических норм вечно возникают сложности.

Вода и туалет — о проблемах с ними, практически слово в слово повторяя друг друга, говорили все женщины. «Туалетный коллективизм» — пожалуй, одно из самых удивительных открытий советской пенитенциарной системы, надежно оберегаемый дополнительный инструмент унижения человеческого достоинства и способ полного и окончательного уничтожения приватного пространства.

Чем грозят проблемы с администрацией

«Cо стороны администрации, конечно, все бывает: и конфликты, и рукоприкладство. Нам могли неделями не давать горячей воды для мытья, а женщине без этого никак. Приходилось разговаривать с администрацией — это не помогало. Мы писали объяснительные, разъясняли свои права на бумаге. Никаких мер не предпринималось. Когда мы шли к милиции, они нам закрывали рот: “Нам тоже есть что вам сказать, мы вам много поблажек даем”, — хотя никаких поблажек не было. Предупреждали: еще раз рот откроете тут или при какой—нибудь комиссии — мы вас порвем. Могли ударить: это Кабардино—Балкария, все женщины—сотрудницы темпераментные, мужчины тем более. В основном руку поднимали мужчины. Горячий кавказский темперамент проявлялся: женщина не может сказать ни слова, ты должна потуплять взгляд и слушать. Наши русские женщины боролись с этим — не каждая такое перенесет».

Еще один аспект ущемления человеческого достоинства — это моральные и физические унижения, которым подвергаются женщины со стороны охраны. Администрация колонии вообще не рассматривает унижение как проблему. А то, что любым внешним наблюдателям кажется унижением, расценивается как неотъемлемая часть наказания или воспитательного процесса.

Сама идея тюремного наказания предполагает лишение одного главного права — права на свободу перемещения. На деле же получается, что вся эта система не только ограничивает свободу, но и делает все, чтобы показать заключенным, что они «не люди»: через особую организацию пространства, распорядка дня, введение множества дополнительных правил, которые не прописаны в официальных документах, но поддерживаются как формально, так и неформально. В том числе и через усложнение быта, поддержания гигиены, процедуры личного обыска и т. п.

Создание искусственных сложностей, ограничений и отказ от всего, что составляет естественные потребности — душа, стирки, обеспечения гигиеническими принадлежностями, в том числе прокладками, — вызывает полную депривацию. В разных колониях ситуация, конечно, складывается по-разному, и в последнее время ее пытаются изменить, но принцип депривации и демонстрация заключенным их «недочеловечности» остаются.

Работа на швейной машинке — одна из немногих возможностей побыть наедине со своими мыслями

Фото: Игорь Стомахин/PhotoXPress

«Вот раньше, при коммуняках, я знала: если я делаю то—то, это стоит 10 суток ШИЗО, я делаю это — это мне обойдется в 15 суток ШИЗО, все было строго регламентировано. То есть если ты что—то нарушал, ты знал, что ты за это будешь отвечать, готовься. А сидели жестко. Карцер! Ну, не карцер, а ШИЗО, это в тюрьме карцер, а в зоне ШИЗО называется. Но суть одна и та же. А сейчас вообще поразительная вещь происходит. У них же есть тест на наркотики. Вообще, по УИКу это злостное нарушение — употребление наркотиков. Вот, например, тест показывает, что да, можно ее в ШИЗО посадить. Но это же минус баллы, поэтому пишут рапорт: за нарушение формы одежды. Это тоже нарушение, которое ты через три месяца снимаешь и спокойно идешь по УДО».

Ключевой легальной санкцией, к которой могут прибегнуть в колонии для наказания «постоянных нарушителей режима», является помещение их в штрафной изолятор (ШИЗО) или в карцер (помещение камерного типа). В изоляторе, что видно из самого названия, заключенные лишаются контактов с внешним миром. Обычно они 23 часа в сутки сидят взаперти, и один час отводится прогулке на площадке.

Когда заключенный поступает в ШИЗО, он должен сдать все, что на нем и с ним, в том числе и одежду, и теоретически получает такую же, но, по словам заключенных, она все же тоньше обычной робы. Женщины-заключенные говорят, что ШИЗО — самое проклятое место и там постоянно испытываешь страх. По нынешним законам заключенный может быть отправлен в изолятор максимум на 15 дней и не больше чем на два месяца в течение года.

Помещения камерного типа же существуют для заключенных, которых администрация тюрьмы хочет отделить от отряда на более длительный период. Они чем-то похожи на камеры, рассчитанные на несколько человек. Как правило, заключенные в них содержатся от трех до шести месяцев с возможностью полуторачасовой прогулки в день. Обычно женщины, которых приговорили к ПКТ, автоматически подпадают под правила, введенные в колониях строгого режима: им разрешено ограниченное количество посещений и не более трех посылок за год.

Свою жизнь бывшие заключенные четко разделяют на «до» и «после» посадки

Фото: Илья Питалев/РИА Новости

Особо упорные нарушители внутренних правил колонии не всегда возвращаются в свои отряды. Когда заканчивается срок их пребывания в ШИЗО, их могут перевести в специальный отряд с очень жесткими условиями содержания. В соответствии с официальной переписью заключенных ФСИН за 2009 год, доля женщин, к которым были применены подобные санкции, сократилась с 45,5% всех заключенных женщин в 1989 году до 21,0% (доля мужчин этой категории в 2009 году составляла 33,7%).

Как сохранить в себе человеческое

«Администрация прикармливала заключенных, чтобы они на нее работали, и нередко. Мужчина из администрации вызывает к себе одну: вот, мол, эта женщина хочет очень много знать, с ней надо поговорить. Взамен заключенной обещают поощрение: деньгами, грамотой. Ну, она идет к своим подругам и решает с ними вопрос. Начинают над девчонкой издеваться, унижать ее, бить. Это чревато последствиями: могут лишить поощрения. Поэтому все молчат.

Они выводят на плац вне зависимости: дождь, снег, и ты стоишь на плацу, пока администрация не посчитает, что отряд можно завести в жилзону. Виновную никто не шпыняет: она ни в чем не виновата, это администрация натравливает. Все это понимают. Но если человек провинился и осознает, он просто просит прощения у всего отряда».

Отряд — это группа заключенных, собранных в одном месте. В женских колониях в отряды объединяют заключенных, осужденных за разные преступления, от тяжких до мелких, при этом все делят общее пространство барака, и к ним применяется единый подход в том, что касается образования, реабилитации, развлечений и разделения на рабочие бригады. По данным Министерства юстиции, в одном отряде может быть от 50 до 100 женщин (максимум 120 — для юношеской колонии), но обычно в отряде набирается от 100 до 150 женщин, а иногда и больше.

Женщина остается членом одного отряда на весь срок своего заключения, за исключением тех случаев, когда это представляет угрозу ее или чьей-либо еще безопасности, — тогда ее могут перевести в другой отряд или даже в другую колонию. Даже из карцера, больницы или комнаты матери и ребенка заключенная возвращается в свой отряд.

В сегодняшних колониях один из главных «авторитетов» — старшая дневальная, или завхоз. Казалось бы, невелика птица, но на деле это — «основная староста», что точнее передает смысл ее обязанностей и власти. Персонал и заключенные, у которых мы брали интервью, называли завхоза правой рукой начальника отряда и важнейшим звеном в переговорах между заключенными и руководством.

Ее роль состоит в «поддержании мира и гармонии» в отряде, перераспределении работ и обязанностей, инструктаже, как должна быть выполнена работа, распределении нар и передаче распоряжений от администрации. Она также является источником информации о других заключенных, хотя то, как она справляется с этой ролью, во многом зависит от ее собственной включенности в работу. Главная же награда для женщины, занимающей этот пост, — то, что у нее есть своя комната.

Конечно, то, что кажется завхозу вполне нормальным указанием, например перезаправить постель, потому что отряд потеряет очки в соревновании за чистоту, для заключенной, которая только что эту постель заправила, — очередная придирка и насилие. Но персонал, с которым мы разговаривали, настаивал на том, что упущения начальника отряда гарантируют нападки руководства, которые могут сказаться и на других заключенных.

«С некоторыми из заключенных я до сих пор общаюсь. Среди осужденных есть прекрасные люди, это не ничтожества, просто люди попали в такую ситуацию. Есть, конечно, те, кто считает тюрьму своим домом: идти им некуда, реализовываться они не хотят. Воля для них — временное место жительства. И потом, женщины есть женщины: конечно, это постоянные сплетни, интриги, без этого никак. Но если ты хочешь провести свой срок порядочно, ты не будешь выражаться, конфликтовать, а будешь вести себя так же, как на воле».

Важная форма манифестации «человеческого» в колонии — это дружба, любовь, секс и взаимная поддержка. Истории о романах, трагедиях, сопереживаниях и предательствах (не только в любви, но и в дружбе) так популярны в колонии не только потому, что это неистощимый источник сюжетов и эмоций, но и потому, что это одна из форм поддержания и подтверждения в себе человеческого, которое так контрастирует с общим фоном. Желание и реализация близости, физической или эмоциональной, — одна из форм протеста и преодоления власти и контроля режима.

«Если требуется, я говорю, что отсидела. А куда деваться? Начнут проверять — узнают. Не нужно этого бояться. Да, было. Но это с каждым может случиться. Да мне люди и не верят. Я очень хорошо выгляжу, у меня нет зоновского сленга, я обычный человек. Думают, я шучу, смеются надо мной».

Сам факт осуждения и тем более заключения зачастую, как клеймо, превращает человека в глазах окружающих в «неморального» и «ненормального». Рассказывая свою историю, женщины либо разделяют жизнь на «до», «во время» и «после», демонстрируя как бы два разных своих «я», либо так растворяют «нежелательное» в рассказе о себе, что отделить «нормальное» от «ненормального» становится невозможным. Но не всегда граница между «до» и «после» столь очевидна, в некоторых случаях время, проведенное в колонии, становится лишь одним из эпизодов в череде жизненных перипетий.