Июл 01
Состояние несвободы. Встреча через двадцать лет

«РР-Онлайн» публикует материал известного журналиста и фотографа Виктории Ивлевой, сделанный по результатам её давних и новых поездок в исправительные колонии, где отбывают срок женщины, в том числе – и матери с детьми до трех лет. Между самыми старыми и самыми свежими кадрами – почти четверть века.

27 июня 2013

В 1990 году  я пробыла несколько дней в женской колонии в Челябинске. Там сидели женщины-первоходки и женщины с детьми до трех лет. Дети содержались от женщин отдельно, и мать, как мне объясняли, по уставу могла пробыть с ребенком лишь два часа в день: час утром и час вечером после ужина.

Исключение делалось только для кормивших грудью. Ребенок выдавался в окошко, подойти подоткнуть ему одеялко или поцеловать в сладкую нежную макушку во время сна казалось само по себе несбыточным сном, а мать должна была быть обязательно одета в белый халат и марлевую повязку. Все повиновались этому беспрекословно. Женщины были там всякие, я даже встретила одну, которая забеременела специально, чтобы поехать в больницу на аборт именно в то время, когда из другой зоны собирались привезти ее мать на операцию. Что-то эта девушка намудрила, или, может, мать поправилась без операции, и вот теперь приходилось рожать. Она ужасно об этом жалела.

Зиной ее звали.  Вот она на снимке того года сидит, положив руки на огромный живот с ненавистным ребенком внутри. Слева от нее – Лена Гришакина, симпатичная девчонка, только что родившая дочку Настю. Настя и есть в свечечку замотанный младенчик на другой фотографии…

Я не могла и подумать тогда, что, вернувшись на зону через двадцать лет, я встречу здесь уже выросшую эту самую Настю-свечечку с грудным сыном.

Два года назад Настя помогла по дружбе сначала подержать магазинное стекло, а потом попользоваться украденным. Своего сына Сережу Настя родила уже в пересыльной тюрьме.

 

Настя с сыном Сережей.

– Мы так обрадовались, что именно мальчик родился, – скажет мне потом ее мама Лена. Я поеду к ней в унылый совхоз под Магнитогорск,  чтобы узнать, как сложилась жизнь зечки, за плечами которой три ходки, умершая на зоне мать, роды в тюрьме и собственная дочь с внуком за решеткой. – А знаешь, почему обрадовались? Потому что что бы ни случилось, Сережа никогда на зоне не родит, мужик ведь…

Как и двадцать лет назад, колония находится прямо в городе – метрах в пятидесяти от жилых домов, и из окна Дома ребенка можно смотреть на жизнь людей за зоной, видеть, как вечером в квартирах зажигается свет, люди приходят с работы, ужинают и отдыхают. А люди в квартирах могут смотреть на ходящих строем женщин в новой зеленой униформе и в обязательных белых (зимой – темных шерстяных) допотопных полумонашеских платках на головах. В приложении к приказу Министерства юстиции РФ от 9 июня 2005 года «Об утверждении норм вещевого довольствия осужденных и лиц, содержащихся в следственных изоляторах» платки эти игриво называются косынками, и, по норме вещевого довольствия номер два, их можно иметь две за год. Там вообще много чего можно получить по этой норме, всего 25 позиций: от панталон хлопчатобумажных женских до накомарника, а в довесок еще и два с половиной катушки хлопчатобумажных ниток, 20 граммов ниток льняных, 20 граммов гвоздей подошвенных и каблучных, полтора метра хлопчатобумажного лоскута и полкило обувного жирового крема.

Не уверена, что все это богатство дозволялось иметь и раньше. За эти годы внешне вообще многое изменилось на женской зоне. Начисто исчез отвратительный запах тюрьмы, запах настолько специфический, что его невозможно спутать ни с чем. Я потом много раз на разных полустанках встречала пахнувших зоной людей и понимала, что это кто-то едет домой, освободившись.

Исчезли кривые проемы окон, из которых нестерпимо несло зимой, исчезла отвратительная пища и кислый хлеб, исчезли ватники и кирзовые сапоги, вообще-то, если переводить на нормы обычной жизни, исчезла тотальная бедность – так же, как она внешне исчезла из жизни людей несидящих. Посещающих зону журналистов перестали подозревать в симпатии ко всем заключенным и в желании увидеть-написать-сказать какую-нибудь гадость. Показывают тебе все или почти все, и среди дежурных сотрудников все больше и больше живых нормальных лиц – почему-то неожиданно много бывших учителей.

И все равно что-то неосязаемое, незримое объединяет современную зону с той, прошлой. Это незримое – отработанная годами система унижений. Каждая женщина знает, чем она рискует, если не подчинится унижению. Рискует она не столько переводом в штрафной изолятор (к женщинам с детьми эта мера вообще не применяется), сколько невозможностью выхода по УДО или по так называемой «мамочкиной» статье. Вот поэтому, как только приближаешься к локальной зоне каждого отряда, слышишь издалека:

– Женщины, внимание! – и все внутри начинают неистово с тобой здороваться, обдергивая полы зеленых кацавеек со светоулавливающей полосой, а некоторые даже полукланяются в надежде, что идущая рядом с корреспондентом начальница заметит и отметит их рвение. И эти бесконечные платки, платки, платки. Повсюду. Как на богомолье.

Все они приговорены только лишь к лишению свободы. Унижение в числе наказаний нигде не числится.  Но именно его многие переживают гораздо тяжелее, чем потерянную свободу.

В пункте 3.1.11 «Положения об отряде исправительно-трудовой колонии» написано, что тюремное начальство постоянно должно «повышать  свой  профессиональный и культурный уровень,  проявлять творчество, инициативу в работе, умело сочетать законные и обоснованные требования к осужденным со справедливым  и   внимательным отношением к ним». А в «Концепции развития уголовно-исполнительной системы Российской Федерации» до 2020 года записано и про гуманизацию условий содержания, и про повышение гарантий соблюдения  прав и законных интересов сидящих товарищей. И ни слова нигде – про унижение. А оно есть.

Я много чего про них знаю и не обеляю никого.

Есть на моих снимках жестокая убийца, зарубившая топором собственную бабушку и зазывавшая потом гостей полюбоваться трупом. Ей было тогда 15 лет, а сейчас 22, и через месяц она должна родить сына Сашу. У нее удивленные глаза и детские капризные припухлые губы.

Есть тетка – главарь банды родственников, которые убивали деревенских почтальонов, несших старушкам пенсию.

Есть полубомжихи, впервые увидевшие чистую простыню и зубную пасту только здесь, в колонии.

Есть отдельная – и множащаяся – категория молоденьких женщин из совершенно нормальных семей, посаженных за наркотики. Кто-то продавал, кто-то передал пакет, кого-то подставила ФСКН. Среди этих последних много студенток. Одну, например, посадили на двенадцать лет. Когда сажали, ей было двадцать. В ее родном городке улица, на которой торгуют ханкой и прочей гадостью, известна каждому. Там стоят добротные дома поднявшихся на выгодном бизнесе людей и никогда не бывает полиции.

С любезного разрешения ФСИН я побывала еще на одной женской зоне, в которой есть Дом ребенка – в Нижнем Тагиле.  В день моего приезда у них был марафонский забег и художественная самодеятельность в невероятных костюмах, сшитых осужденными женщинами. Марафон проводился по благословлению Митрополита Екатеринбургского и Верхотурского Кирилла и назывался он так «Царский беговой марафон, посвященный 400-летию восшествия на Престол Царской Династии Романовых и 145-летию Дня рождения святого страстотерпца Царя Николая Второго» (все заглавные буквы – из Екатеринбургской епархии).  Забег был что надо, по всем правилам, и судила его настоящая спортивная судья, только никто не понял, при чем тут Романовы и святой страстотерпец Николай Второй.

Со своей художественной самодеятельностью многим бы они дали фору, если бы были на воле, да, видать, не судьба, а судьба, сняв с себя модные коротенькие юбчонки и веселые разноцветные костюмы, сшитые специально для концерта, смыть грим, натянуть немаркое зелененькое, повязать голову платком, прокричать в сотый раз за день «Здравствуйте!» и считать дни до освобождения.

Я не могу заставить себя не жалеть их.

Я ведь твердо знаю, что если бы только моя страна дружила со своим народом, многих из них здесь могло бы не быть. Бедны и несчастны все, кто находится за решеткой. Бедны и несчастны все, кто находится в состоянии несвободы. Независимо от вины, пакости содеянного и ужаса совершенного. Понять это может только тот, кто хоть раз соприкоснулся с зоной. Мне по-прежнему рассказывают, что некий Устав разрешает матери быть с ребенком лишь два часа в день. Детей по-прежнему выдают в окошко. Ребенка по-прежнему можно брать, лишь надев белый халат.

Замечательные люди в колониях, позволяющие матерям побыть с детьми подольше или посидеть у кроватки, или зайти в какой-то другой одежде – формально всего-навсего нарушители.

Я очень долго искала этот самый Устав, который про два часа в день. Нашла кое-что поважнее – Уголовно-исправительный кодекс РФ. А в нем статью сто. Называется она «Особенности материально-бытового обеспечения осужденных беременных женщин, осужденных кормящих матерей и осужденных женщин, имеющих детей». И вот что там записано первым пунктом:

«Осужденные женщины могут помещать в дома ребенка исправительных учреждений своих детей в возрасте до трех лет, общаться с ними в свободное от работы время без ограничения. Им может быть разрешено совместное проживание с детьми».

Начальник  челябинской колонии, подаривший  автору маленький красно-коричневый томик  Бальмонта с надписью «Вике – искренне»

Справедливости ради надо сказать, что попытки организовать совместное проживание матерей и детей уже делаются в нескольких колониях, но я пока что ни в одной из них не была.

Двадцать два года назад начальник  челябинской колонии подарил мне на прощание маленький красно- коричневый томик Бальмонта с надписью: «Вике – искренне». А нынешний ее начальник по профессии – учитель истории. Он добрый человек, но это ничего не меняет.

Я открыла Бальмонта наугад – и вот строчки поэта:

И мы друг друга – стережем.

И мы всегда друг с другом – рядом.

Впрочем, это было написано по другому поводу и при других обстоятельствах.

В России 13 женских колоний, на территории которых есть Дома ребенка. В три года детей забирают родственники, или их отправляют в детский дом. Редко кто, родив на зоне, сразу отдает ребенка родным: отдав, ты лишаешься мелких, не везде соблюдаемых, но все-таки льгот, положенных молодой матери. Но самое главное – ты лишаешься единственного, что связывается тебя с нормальной жизнью – маленькой сладкой пятки, удивительных розовых лапок, обнимающих тебя за шею, тихого шепота «мамочкатысамаякласивая». Ты лишаешься семьи. Получается, нужно любить маленького человечка больше своей жизни, чтобы отказаться от него, отдав родным. Не все на это способны.

Часто бывает, что после освобождения идти маме с ребенком некуда, никаких переходных или адаптивных центров государством не предусмотрено.

Дом ребенка  в челябинской колонии – один из лучших в системе ФСИН, детей здесь выводят гулять за зону, и сотрудники колонии даже ездят с ними в зоопарк.

А в Нижнем Тагиле на территории колонии есть своя церковь и школа, в которую в основном ходят почти никогда нигде не учившиеся молоденькие цыганки.

Меняет ли это суть?

Куйбышев-Челябинск-Нижний Тагил. 1990–2013 г.г.

Источник

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Одноклассники
Опубликовать в Мой Мир

4 комментария to “Если бы моя страна дружила со своим народом”

  1. Коваленко Лев Николаевич написал(а):

    Нельзя оставаться равнодушным, читая этот репортаж. Даже имея откровенно атеистическую направленность, передаваемые события не лишаются своей привлекательности в глазах Православного. А по существу можно сказать, что если бы автор почаще ездила в места лишения свободы и каждый раз привозила и обнародовала свои, очень правильные и глубокие впечатления, то, глядишь, и поднимаемые проблемы решались бы значительно быстрее! Но, слава Богу, и за то, что эти проблемы были подняты сегодня. Мне кажется, что стиль этого повествования, должен послужить примером другим постоянным авторам нашего сайта, а именно: острота поднимаемых проблем, эмоциональный накал излагаемого, очень выразительные фотографии, сравнительный анализ и конкретные предложения. Так держать!

  2. священник Роман Цуркан написал(а):

    Не смотря на некоторую болезненную «правозащитность» статья достаточно человечная и должна вызвать у руководящих работников ФСИН целый ряд размышлений. Да вот беда: «ведь вор должен сидеть в тюрьме и к вору надо от носится как к злодею». От такой парадигмы трудно через 20-30 лет оторваться. А гуманность, гуманность органов должна воспитываться не двадцать лет, а как минимум 70. И об этой гуманности, помимо батюшек в колонии и заезжих правозащитных журналисток должны говорить в спецучебных заведениях курсантам. Такие вот мысли после прочтения этой незатейливой и челочкой статьи… Господи, помоги нам всем!

  3. Марина написал(а):

    сейчас собрала сумочку с чайными наборами для о Аркадия в женскую колонию. После прочитанного как-то стало неловко, но сумку все равно пошлю…пост.

  4. Юлия написал(а):

    Я переписываюсь с заключенными в одном храме. И одна из моих подопечных дико жалуется на кирзовые сапоги, выдаваемые в их колонии. Говорит, что летом в них сыро как-то, а зимой дико холодно. А тут в статье пишут, что кирза исчезла… Неправда…

Написать ответ