Центр духовной поддержки православных общин в заключении во имя прп. Ефрема Сирина

Из «Тюремного вестника» XIX века.

Служение тюремного священника внутри тюремных оград, среди лишенных свободы обитателей их удалено от взоров и наблюдений людей свободных, за исключением лиц, имеющих непосредственное служебное отношение к тюрьме, и потому мало известных обществу. В недавнем и, кажется, еще не оконченном вопросе о преобразовании наших тюрем, правда, иногда говорилось о значении и важности пастырского служения священника в тюрьме, о его влиянии на исправление заблуждающихся сынов общества, но говорилось кратко и притом с отвлеченной точки зрения. В настоящей статье имеется в виду подробно изобразить служение тюремного священника в практическом применении его обязанностей и положение его самого на сем месте служения как должностного лица.

Прежде всего нужно сказать, что тюремный священник гораздо более, чем приходские священники, имеет возможность поставить свой пастырский авторитет перед пасомыми и сделать свое нравственно-религиозное влияние на них более сильным и действительным. Во-первых, все заключенные в тюрьме, без сомнения, переживают трудные минуты жизни, находятся в таком душевном состоянии, в котором человек скорее всего вспомнит Бога и Его закон и прилепится к Церкви и ее священнослужителям. Во-вторых, заключенные в тюрьме окружены начальствующими по отношению к ним лицами со всеми их строгостями. Один только священник относится к ним исключительно с духом кротости и братской христианской любви и заменяет для них и родных, и друзей, и знакомых, а потому заключенные могут относиться к нему просто, не питать к нему какой-либо неприязни или опасений, как это бывает у них по отношению к чинам административным, напротив, должны желать сближения со священником в откровенности. Таким образом, положение священника среди заключенных в тюрьме, как прихожан его, есть положение совершенно правильное и наилучшее, и он при собственных наилучших душевных качествах, способностях и усердии может и должен действовать на заключенных сильнее всех уголовных уложений, всех судебно-гражданских мер и взысканий.

Ввиду такой важности их, тюремный устав довольно подробно и внушительно предуказал обязанности священника как относительно Богослужений в церкви, так и относительно религиозно-нравственного влияния его на пасомых. В §§ 94, 95, 100, 102 и 105 инструкции смотрителю губернского тюремного замка, которая помещена была по изданию Устава о содержании под стражею 1857 года в приложении к ст. 96, говорилось, что богослужение в церкви тюремной должно совершаться во все воскресные и праздничные дни и дни высокоторжественные, во все дни 1-й и 7-й недель Великого поста и в среду и пятницу каждой остальной недели этого, во все недели Пасхи и сверх того в продолжение всего года в два будничных дня еженедельно, одним словом, не менее трех служб в неделю, а иногда более. Очевидно, что в исчислении дней и недель, в которые должно совершаться богослужение в тюремной церкви, взято maximum. Более частого совершения богослужения едва ли можно было требовать от священника, если он один при церкви. Но по отношению к тюрьме это так и должно быть. У заключенных все удобства и побуждения к частому посещению храма Божия: и близость его, и свобода от дел житейских, и особенное душевное и телесное состояние их. К этим обязанностям священника нужно, по § 100 той же инструкции присоединить говение всех арестантов один раз в год, а также, согласно § 158, совершение всех треб церковных по тюрьме, как то: напутствование больных, похороны, крестины и совершение браков. Крестины и браки бывают очень редко в тюрьме. Что касается до похорон и напутствования больных, то исполнение этих двух треб много доставляет труда для священника. Статистических данных для определения количества заболеваний и смертности в тюрьмах вообще мы не имеем, поэтому ограничимся указанием частным. В губернских тюрьмах, в которых число содержащихся колеблется около 400 человек и которые, кроме того, служат пересыльным пунктом, в продолжение года бывает от 30 до 40 похорон, а напутствований надобно полагать вдвое более: от 60 до 80.

Затем в той же инструкции были указания и относительно пастырской деятельности священника по тюрьме, а именно: священник должен по крайней мере два раза в неделю пройти в камеры и побеседовать с арестантами с целью религиозно-нравственного наставления, вразумления и проч., а по § 159 вменяется ему в обязанность обучение несовершеннолетних арестантов Закону Божию и другим предметам. Насколько велик труд священника по исполнению этих последних обязанностей, видно из следующих замечаний той же инструкции § 157: «Священник должен ознакомиться с нравственностью каждого из содержимых в тюремном замке, приобресть его доверенность к себе и основать действия в отношении к исправлению каждого соответственно обстоятельствам».

Значит, недостаточно, чтобы священник вел общие беседы с целыми партиями и предлагал общие советы и наставления, он должен говорить с каждым отдельно, должен узнать, каковы были обстоятельства его жизни, семейные, общественные, экономические до поступления в тюрьму, в чем он был судим или будет судиться, и проч., и проч., какие его особенные религиозно-нравственные недостатки и похвальные качества его души, и сообразно всему этому предлагать советы, вразумления частные, направленные к тому или другому из арестантов в отдельности.

Отсюда нельзя не видеть, что священник по исполнению всех его обязанностей, каковые с большою определительностью были указаны в упомянутой выше инструкции, должен быть в тюрьме каждый день — то для службы в церкви не менее трех дней в неделю, то для исполнения разных треб (раза два в неделю), то для собеседования с арестантами (два раза в неделю), то для обучения несовершеннолетних арестантов.
И такие посещения им тюрьмы не могут быть кратковременны, как видно из прописанных занятий: иногда он пробудет один час, иногда два, три и даже до пяти часов безвыходно (например, в Великий пост для богослужения и исповеди арестантов).

Но, что всего тяжелее, вся его деятельность совершается внутри самой тюрьмы, при ее специальной обстановке, со всею скудостью и ограниченностью, со всею мрачностью и угнетающим видом. Особенно тяжелы для священника и вредны для здоровья посещения им камер пересыльных арестантов. Пересыльных арестантов составляет вконец промотавшийся люд со всех сторон европейской и азиатской России. Оборванные с ног до головы, полураздетые, грязные, с всклоченными волосами, которых целые месяцы не касался гребень, изможденные голодом, холодом, пьянством, распутством — это, по большей части, блудные сыны, жившие «на стороне далече», но не сами, не по своему раскаянию возвращающиеся к отцам своим, а насильно возвращаемые правительством на место их родины. И в этот-то вертеп отвратительного вида идет и должен идти священник тюремный; должен и по закону духовно-гражданскому, и по сознанию своего пастырского призвания напомнить этим людям, что есть Бог, Которого надобно побояться и Которому надобно помолиться, что есть добрые люди, которых надобно постыдиться, есть у каждого свои родные, которых надобно пожалеть, и проч., и проч. Одним словом, священник должен побеседовать с ними или помолиться к душевной или телесной их пользе; и такие посещения им пересыльных арестантов нередки, потому что партии их еженедельно и два раза в неделю сменяют одна другую.

Но это внешнее положение священника в тюрьме со всею его непривлекательностью и вредом для здоровья есть ничто в сравнении с душевными волнениями, сокрушениями, жалостями, которые он постоянно испытывает, стоя в самых близких, отеческих отношениях к своим пасомым, будучи свидетелем самых крайних, ужасных их душевных состояний и безотрадного, часто непоправимого их положения. Вот он видит перед собою человека, четыре-пять раз попадавшего в тюрьму, привыкшего совершать преступление за преступлением, потерявшего, по-видимому, всякую людскую совесть, с самодовольством объясняющего, что он попал в тюрьму за такие-то и такие воровские доблести, сроднившегося с тюрьмою и довольного собою и своим положением; вот рядом с этим видит другого, в первый раз попавшего в тюрьму, по увлечению или по другому какому-либо случаю соделавшего преступление, с нетерпением ожидающего окончания срока наказания, кающегося пред Богом и людьми, соболезнующего о своей осиротелой семье, и вот вместе с этими видит еще человека, именуемого арестантом, невинно заключенного в тюрьму, оклеветанного, истерзанного судебными дознаниями, иногда ложными показаниями свидетелей, выслушавшего убийственный приговор о мнимой виновности и незаслуженном наказании, а посему или неутешно плачущего, не чающего перенести столь тяжелое испытание, или же благодушно, с преданностью воле Божией и без ропота на людские ошибки и несправедливости подчинившегося судьбе своей и отбывающего срок наказания, подкрепляясь надеждою возвратиться снова к мирной, свободной жизни. Вот встречается с таким невинным страдальцем, который по роду преступления, ошибочно поставленного ему в вину, назначен на пожизненную ссылку или на долговременную каторгу. Будучи лишен всякой отрадной надежды, такой поселенец или каторжник ожесточается против всех и вся или же, чаще всего, отрешается от всего мира — от всего, что было для него дорого в нем, впадает, так сказать, в душевное онемение, не желая даже вспоминать и представлять того, что с ним было, что будет дальше. Слезы уже все вытекли из глаз его, оставив на лице глубокие следы, сердце после сильных порывов и трепетаний затихло и едва-едва бьется; энергия исчезла, рассудок ничего не предпринимает: во всем существе его какое-то омертвение. И много, много еще можно указать категорий среди прихожан тюремного священника, а еще более — отдельных личностей и их душевных настроений: скорбных или озлобленных, покаянных или закоснелых, безумно радующихся или безутешно плачущих, томительно ожидающих окончания срока или довольных своим положением. Но ничего нельзя найти радостного в их положении — одно только для священника горе с ними, все они представляются жалкими людьми и несчастными. Как пастырь, как духовный отец, как домашний собеседник, как единственное лицо для всех заключенных, с которым они могут быть вполне откровенны, которому могут поведать свои тайны душевные, при котором могут излить, как говорится, всю свою душу, он должен тщательно и сочувственно выслушивать их, входить в их положение, ставить себя самого на их место и проникаться их настроениями и отсюда извлекать для них кому вразумление, кому совет, кому ободрение. Ибо что значит вразумить заблуждающегося, который перестал сознавать путь погибели и чувствовать силу своего бедственного состояния? Не должен ли вразумляющий сам за него проосознать и прочувствовать пред ним всю гибель и мучительность его беззаконной жизни. Что значит утешить скорбящего? Не значит ли его скорбь возыметь в сердце своем, выразить скорбь перед ним и потом уже преподавать утешение. Какими словами и доводами можно ободрить отчаявшегося более, чем сочувствием в безотрадности его положения и собственным воодушевлением из глубины сочувствующей души? Чем скорее можно остановить или хотя умерить слезы плачущего, как не взаимными слезами искреннего сожаления?

Таков в общих чертах нравственный труд тюремного священника — труд столь тяжелый и разнообразный, что требует постоянных усилий и напряженной деятельности ума и сердца, и воли. Но всякий труд, особенно усиленный, должен сменяться отдыхом, сопровождаться вознаграждениями. Нравственный труд требует и нравственного отдыха, нравственного вознаграждения. Не все печалиться и сочувствовать печальным, необходимо и законно после печали порадоваться, после сочувствия в печали принять участие в радости, после благого совета, утешения, ободрения — видеть благие последствия этого. Но, увы! Священник тюремный лишен этих нравственных вознаграждений. Все его прихожане, чада по духу, друзья и братья по взаимному перенесению скорбей — временные, пока они находятся в тюремном заключении. Пройдет определенный для каждого срок, и они навсегда удалятся от своего пастыря (а если некоторые и возвращаются, то не к радости, а к большему огорчению его), порывая всякие нравственные связи с ним, удаляются кто в отдаленные места, кто на прежнее место своего жительства. Некоторые, может быть, и вблизи него живут на свободе, но не принадлежат ему как прихожане и или совсем забыли его, или стараются забыть, чтобы ни о нем, и ни о чем не вспоминать из тяжелой жизни их в тюрьме. И ныне есть люди, подобные библейскому виночерпию, которому Патриарх Иосиф в Египетской темнице по братскому сочувствию объяснил сон и предсказал возвращение его к счастливой жизни при царском дворе и которого просил вспомнить о себе по выходе из темницы, но виночерпий, возвращенный к царскому двору, забыл о своем благодетеле Иосифе, пока не нашло его само Провидение. Итак, священник тюремный не видит той счастливой жизни своих духовных чад и братьев, которая для многих из них настала по выходе из тюрьмы, не видит той благой перемены в настроении и деятельности заблудших сынов общества, которая произошла с ними после тюремного заключения, благотворно, по силе Господа, подействовавшего на них. Не на кого ему порадоваться, нечем успокоиться и подкрепиться в столь трудном перенесении обязанностей служения в тюрьме. Но, напротив, эта трудность оказывается нескончаемой и неуменьшаемой: вышли из тюрьмы одни из его клиентов, на место их являются другие, подобные первым; опять открываются подобные же крайности в душевных настроениях и бедственных состояниях, не менее прежних требующие со стороны священника сочувствия, сострадания, советов, вразумлений. Тюрьма не бывает пуста, и этим душевным ощущениям священника не бывает конца. Священнику тюремному, сеющему слезами, не приходится пожинать радостью, и, как духовному отцу, повеселиться о чадах своих.
Мы обозрели обязанности тюремного священника и физическую и нравственную тяготу при добросовестном выполнении их на практике. Теперь скажем несколько слов о правах и преимуществах его, как служащего, а также о материальном обеспечении его.

В существующих узаконениях по тюремной части ничего не говорится об особенных правах и преимуществах священно- и церковнослужителей при тюрьмах. Отсюда следует, что права и преимущества принадлежат им на общих положениях всего духовенства, но это не совсем справедливо. Положение священника при тюрьме особенное. Он, как мы видели, вместе со своими пасомыми томится в тюрьме телесно и душевно и по крайней мере наполовину заключен с ними, наполовину переносит их страдания. Но кроме всего этого, он не может считать себя застрахованным от дерзких оскорблений со стороны озлобленных и закоснелых арестантов-изуверов, от увечья, ран и насильственной смерти. Все эти особенности, трудности и опасности предусмотрены в уставе тюремном по отношению ко всем прочим служащим при тюрьме, начиная от начальника тюрьмы и кончая надзирателями.

По материальному обеспечению священники тюремные находятся в гораздо худшем положении, чем вообще все духовенство. При всем том, что они не могут и не должны пользоваться какими-либо добровольными подаяниями от прихожан-арестантов, содержание, выдаваемое священно- и церковнослужителям тюремными комитетами и отделами, бывает весьма малое, даже скудное: оно редко превышает 400 рублей в год в губернских тюрьмах, в том числе и на псаломщика, но часто бывает еще меньше. Как бы ни было скудно содержание священников в некоторых бедных приходах, но нет хуже и скуднее содержания, которым пользуются священники тюремные.

Поэтому пожелаем, дабы служебное и материальное положение тюремного священника было обставлено лучше, чтобы права и преимущества относительно пенсий и пособий, установленные для начальств тюремных, были распространены и на тюремных священников и церковнослужителей и чтобы им было положено повсеместно штатное жалование от казны с предоставлением квартиры при самой тюрьме. Подобные меры несколько облегчили бы чрезвычайно тяжелое и поистине безотрадное положение тюремного священника, добросовестно исполняющего сложные и ответственные его обязанности, служащие прямой цели современного исправительного заключения.

Священник Д. Троицкий

«Тюремный вестник» № 4, 1893 — Перепечатка газета «Мир всем» № 7-8